Неточные совпадения
Князь проснулся примерно через час по ее уходе. Я услышал через стену его
стон и тотчас побежал к нему; застал же его сидящим на кровати, в халате, но до того испуганного уединением, светом одинокой лампы и чужой комнатой, что, когда я вошел, он вздрогнул, привскочил и закричал. Я бросился к нему, и когда он разглядел, что это я, то со слезами радости начал меня обнимать.
— Неужели! —
простонал князь, ломая руки.
«Пти-ком-пё», — говорю, и сказать больше нечего, а она в эту минуту вдруг как вскрикнет: «А меня с красоты продадут, продадут», да как швырнет гитару далеко с колен, а с головы сорвала косынку и пала ничком на диван, лицо в ладони уткнула и плачет, и я, глядя на нее, плачу, и
князь… тоже и он заплакал, но взял гитару и точно не пел, а, как будто службу служа,
застонал: «Если б знала ты весь огонь любви, всю тоску души моей пламенной», — да и ну рыдать.
Присутствие духа, одушевлявшее, как мы видели, все это время
князя, вдруг оставило его совершенно. Бросившись на диван, он вздохнул всей грудью и
простонал: «О, тяжело! Тяжело!»
Гляди: вот он, злодей наш пленник!»
И
князя гордые слова
Ее внезапно оживили,
На миг в ней чувство разбудили,
Очнулась будто ото сна,
Взглянула, страшно
застонала…
О,
стонать тебе, земля родная,
Прежние годины вспоминая
И
князей давно минувших лет!
Старого Владимира уж нет.
Был он храбр, и никакая сила
К Киеву б его не пригвоздила.
Кто же стяги древние хранит?
Эти — Рюрик носит, те — Давыд,
Но не вместе их знамена плещут,
Врозь поют их копия и блещут.
Стонет, братья, Киев над горою,
Тяжела Чернигову напасть,
И печаль обильною рекою
По селеньям русским разлилась.
И нависли половцы над нами,
Дань берут по белке со двора,
И растет крамола меж
князьями,
И не видно от
князей добра.
Имение
князя стало местом всяческих ужасов; в народе говорили, что все эти утопленники и удавленники встают по ночам и бродят по княжьим палатам,
стоная о своих душах, погибающих в вечном огне, уготованном самоубийцам.
— О боже мой, боже мой! —
простонал князь и, шатаясь, пошел из саду.
— Все лучше посоветоваться! — отвечала кротко княгиня: вечером она видела, что муж откуда-то приехал очень мрачный, затворился в своем кабинете и притворился, что читает; но потом, ночью, она очень хорошо слышала, что
князь не заснул ни на минуту и даже
стонал несколько раз, как бы от чего-то душившего его.
На другой день в Заборье пир горой. Соберутся большие господа и мелкопоместные, торговые люди и приказные, всего человек, может, с тысячу, иной год и больше. У
князя Алексея Юрьича таков был обычай: кто ни пришел, не спрашивают, чей да откуда, а садись да пей, а коли есть хочешь, пожалуй, и ешь, добра припасено вдосталь… На поляне, позадь дому, столы поставлены, бочки выкачены. Музыка, песни, пальба, гульба день-деньской
стоном стоят. Вечером потешные огни да бочки смоляные, хороводы в саду.
— Не могу, не могу! —
простонал он. Рыданья Ирены прекратились.
Князь тоже пришел в себя.
Будь по птице горазд,
Но божьего суда не минуешь!»
О,
стонать тебе, земля Русская,
Вспоминая времена первые и первых
князей!
— Прости, прости меня! —
простонал испуганный
князь.
— Боже мой, боже мой! —
простонал князь.
Некоторые смельчаки из дворни «на спор» ходили туда после полуночи, но всегда возвращались с искаженными от страха лицами и рассказывали, что слышали предсмертные
стоны старого
князя, сопровождаемые адским хохотом сидящих на ветвях дуба русалок.
В четвертом часу дня отворилась дверь из спальни в приемную, где собрались высшие сановники и придворные. Все знали, что это значило. Вышел старший сенатор,
князь Николай Юрьевич Трубецкой, и объявил, что императрица Елизавета Петровна скончалась и государствует его величество император Петр III. Ответом были рыдания и
стоны на весь дворец.
Наконец болт упал на своей заржавевшей петле с каким-то визгом, похожим на человеческий
стон. Все невольно вздрогнули и на мгновение как бы оцепенели. Первый пришел в себя
князь Сергей Сергеевич.
— Боже, Боже мой, как я страдаю… — изредка
стонал князь.
— Государь… пощади… —
простонал князь Никита.
Малюта Скуратов, однако, казалось, не мог насытиться этими зрелищами; лицо его, на котором только при
стонах умирающих играла отвратительная улыбка удовольствия, во всякое другое время было сурово и мрачно. Время шло, а обида, нанесенная ему холопами
князя Прозоровского, все еще осталась неотомщенною — красавица-княжна все еще не была в его власти.
Он крепился, сколько мог, чтобы скрыть свои мучения от жены, но когда во время антракта Тамара Викентьевна с
князем вышли в аванложу, — он знал, что она никогда не ходила в фойе, — и закрыли за собой дверь, чуть слышный
стон вырвался у него из груди, и он облокотился на барьер, уронив голову на руки.
Боль, причиненная ему переноской в избу, заставила
князя Андрея громко
стонать и потерять опять сознание.
— Нет, мама, я лягу тут на полу, — сердито сказала Наташа, подошла к окну и отворила его.
Стоны адъютанта послышались из открытого окна явственнее. Она высунула голову в сырой воздух ночи и графиня видела, как тонкая шея ее тряслась от рыданий и билась о раму. Наташа знала, что
стонал не
князь Андрей. Она знала, что
князь Андрей лежал в той же связи, где они были, в другой избе через сени; но этот страшный неумолкавший
стон заставил зарыдать ее. Графиня переглянулась с Соней.
Я был доволен и жидом и собакой и оставил их делить до утра одну подстилку, а сам лег в мою постель в состоянии усталости от впечатлений, которых было немилосердно много: жид-наемщик, белоцерковский стодол, лавра, митрополит, дикие
стоны и вопли, имя Иешу, молчаливый
князь и настойчивая княгиня с ее всевластным значением, мой двойник стряпчий Юров и Бобчинский с Добчинским; необходимость и невозможность от всего этого отбиться, и вдруг… какое-то тихое предсонное воспоминание о моей старой няне, болгарке Марине, которую все почему-то называли „туркинею“…
— Покажите мне… Ооооо! о! ооооо! — слышался его прерываемый рыданиями, испуганный и покорившийся страданию
стон. Слушая эти
стоны,
князь Андрей хотел плакать. Оттого ли, что он без славы умирал, оттого ли, что жалко ему было расставаться с жизнью, от этих ли невозвратимых детских воспоминаний, оттого ли, что он страдал, что другие страдали и так жалостно перед ним
стонал этот человек, но ему хотелось плакать детскими, добрыми, почти радостными слезами.
На Праценской горе, на том самом месте, где он упал с древком знамени в руках, лежал
князь Андрей Болконский, истекая кровью, и, сам не зная того,
стонал тихим, жалостным и детским
стоном.
— Allez, mon ami, [ — Иди, мой друг,] — сказала княжна Марья.
Князь Андрей опять пошел к жене, и в соседней комнате сел дожидаясь. Какая-то женщина вышла из ее комнаты с испуганным лицом и смутилась, увидав
князя Андрея. Он закрыл лицо руками и просидел так несколько минут. Жалкие, беспомощно-животные
стоны слышались из-за двери.
Князь Андрей встал, подошел к двери и хотел отворить ее. Дверь держал кто-то.